Людмила МАРКИНА,
средняя школа № 64,
г. Новокузнецк

“Два доктора”

Быт и бытие в рассказах А.П. Чехова «Попрыгунья» и «Ионыч»

Он не просто описывал жизнь,
но жаждал переделать её,
чтобы она стала умнее,
человечнее, радостнее.
К.Чуковский. «О Чехове». 1913

Обращение к рассказам А.П. Чехова «Попрыгунья» и «Ионыч» обусловлено следующими причинами. Обе новеллы написаны в 90-е годы XIX века («Попрыгунья» - в 1891 году, «Ионыч» - в 1898-м). В книге «Русская литература XIX века» (из серии «Пособие для школьников и поступающих в вузы» О.Монаховой, М.Стишовой. М.: Олма-Пресс, 1999) об этом периоде в творчестве писателя читаем: “Предметом интереса и художественного осмысления Чехова становится новый пласт жизни, неведомый русской литературе. Он открывает читателю жизнь обыденную, каждодневную, знакомую всем череду рутинных бытовых дел и соображений, проходящую мимо сознания большинства: она служит лишь фоном для действительно решающих, экстраординарных событий и свершений. Но личность творят не эти переломные моменты бытия (в обычной судьбе их не наберётся больше 35...), а та самая каждодневная рутина, жизнь как она есть. И Чехов стремится обратить внимание читателя на дни и часы его маленького существования, осмыслить их, начать жизнь осознанно”. Общим является и то, что писатель рисует в них социальный тип русского интеллигента, привлекающий его пристальное внимание именно в эти годы. Наконец, в том и другом рассказах присутствует близкий ему по первой профессии образ врача. Всё это даёт возможность, как мне кажется, глубже раскрыть тему трагической судьбы человека под влиянием пошлой среды и противостояния ей. В произведениях Чехова 90-х годов эта тема вырастает до философских размышлений о быте и бытии в судьбе человека.

Н ачиная анализ, обращаю внимание на лаконичность и ёмкость названий чеховских рассказов, подчёркиваю, что они не только конденсируют в себе большой пласт жизни или всю судьбу персонажа, но и содержат его нравственную оценку. Покажем, как строится эта работа по ходу уроков (можно проводить их сдвоенными), обратившись сначала к «Попрыгунье». Попросим учащихся вспомнить фабулу (план, порядок событий) новеллы. Мне представляется, что в старших классах необходимо совершенствовать работу над умением сжато передавать даже большой по объёму текст. Затем размышляем над тем, как отражает заглавие суть того, что происходит с главной героиней, Ольгой Ивановной. Ответ на этот вопрос находим в тексте (8 глава): “Ольга Ивановна вспомнила всю свою жизнь с ним (Дымовым) от начала до конца, со всеми подробностями, и вдруг поняла, что это был в самом деле необыкновенный, редкий и, в сравнении с теми, кого она знала, великий человек. И, вспомнив, как к нему относились её покойный отец и все товарищи-врачи, она поняла, что все они видели в нём будущую знаменитость. Стены, потолок, лампа и ковёр на полу замигали ей насмешливо, как бы желая сказать: «Прозевала! прозевала!»” Насмешливое “прозевала” в контексте чеховского рассказа по смыслу близко слову “пропрыгала”, а отсюда и однокоренное “попрыгунья”. Сама семантика слова указывает на неумение сосредоточиться на чём-то одном, на неосновательность и легковесность героини.

К тому же слово “попрыгунья” невольно переносится на читательский опыт учащихся, знакомых по школьной программе с басней И.А. Крылова «Стрекоза и Муравей», и ассоциируется со словами: “Попрыгунья Стрекоза лето красное пропела, оглянуться не успела, как зима катит в глаза...”, содержащими прямое осуждение праздности и легкомыслия.

Задумаемся над тем, как Чехов подводит свою героиню к итогу, о котором было сказано выше. Предлагаю с этой целью выполнить следующее задание. Первоначально рассказ был назван писателем «Обыватели», затем он изменил заглавие на «Великий человек». Однако и это название не удовлетворило автора. После чтения корректуры, в которой Чехов внёс в рассказ небольшие изменения, он писал редактору журнала «Север» В.А. Тихонову: “Право, не знаю, как быть с заглавием моего рассказа! «Великий человек» мне совсем не нравится. Надо назвать как-нибудь иначе - это непременно. Назовите так - «Попрыгунья». Итак, значит, «Попрыгунья». Не забудьте переменить. (14 декабря 1891 г.)”.

Понятно, почему писатель отказался от первых двух вариантов заглавий для своего произведения. Они были отвергнуты ввиду их явной тенденциозности. А Чехов, мы знаем, всегда уходил от лобовых, навязываемых читателю решений. Вместе с тем первоначальные названия многое подсказывают читателю.

Заглавие «Обыватели» сосредотачивает наше внимание на быте, среде, которая составляет фон рассказа и формирует представление о жизни Ольги Ивановны. Охарактеризуем окружение героини. В самом ли деле её друзья и добрые знакомые “были не совсем обыкновенные люди”? Или, как подсказывает Чехов, - обыватели?

Уже в первой главе читатель ловит себя на ощущении, что “не совсем обыкновенные” люди, посещающие дом героини, на самом деле не живут настоящей, естественной жизнью, а демонстрируют свои таланты: “Каждый из них был чем-нибудь замечателен и немножко известен, имел уже имя и считался знаменитостью или же хотя и не был ещё знаменит, но зато подавал блестящие надежды. Артист из драматического театра, большой, давно признанный талант, изящный, умный и скромный человек и отличный чтец, учивший Ольгу Ивановну читать; певец из оперы, добродушный толстяк, со вздохом уверявший Ольгу Ивановну, что она губит себя: если бы она не ленилась и взяла себя в руки, то из неё вышла бы замечательная певица; затем несколько художников и во главе их жанрист, анималист и пейзажист Рябовский, очень красивый белокурый молодой человек, лет двадцати пяти, имевший успех на выставках и продавший свою последнюю картину за пятьсот рублей - он поправлял Ольге Ивановне этюды и говорил, что из неё, быть может, выйдет толк; затем виолончелист, у которого инструмент плакал и который откровенно сознавался, что из всех знакомых ему женщин умеет аккомпанировать одна только Ольга Ивановна; затем литератор, молодой, но уже известный, писавший повести, пьесы и рассказы. Ещё кто? Ну, ещё Василий Васильич, барин, помещик, дилетант-иллюстратор и виньетист, сильно чувствовавший старый русский стиль, былину и эпос: на бумаге, на фарфоре и на закопчённых тарелках он производил буквально чудеса”. Самый же перечень гостей, уверяющий хозяйку модной гостиной в потенциальных способностях к пению, живописи и прочему, подаётся с чуть заметной долей иронии: намёк на разбросанность и проистекающую отсюда легковесность героини.

Неслучайно Чехов ненавязчиво предпосылает знакомству с ними звучащие довольно прозаично слова о муже Ольги Ивановны, Осипе Степановиче Дымове: “Служил он в двух больницах: в одной штатным ординатором, а в другой прозектором. Ежедневно от девяти часов утра до полудня он принимал больных и занимался у себя в палате, а после полудня ехал на конке в другую больницу, где вскрывал умерших больных. Частная практика его была ничтожна, рублей на 500 в год”. Так сразу входит в чеховский рассказ противопоставление истинных и ложных ценностей. Истинное всегда сопряжено с будничными заботами, каждодневным трудом. Ложное же предпочитает рядиться в яркие одежды, высокие слова, вычурные представления о красоте. Обратим внимание на обстановку квартиры, которой окружила себя молодая жена Дымова: “Ольга Ивановна в гостиной увешала все стены сплошь своими и чужими этюдами в рамках и без рам, а около рояля и мебели устроила красивую тесноту из китайских зонтов, мольбертов, разноцветных тряпочек, кинжалов, бюстов, фотографий... В столовой она оклеила стены лубочными картинами, повесила лапти и серпы, поставила в угол косу и грабли, и получилась столовая в русском вкусе. В спальне она, чтобы было похоже на пещеру, задрапировала потолок и стены пышным сукном, повесила над кроватями венецианский фонарь, а у дверей поставила фигуру с алебардой. И все находили, что у молодых супругов очень миленький уголок”. Откровенная эклектика говорит о претенциозности и псевдокультуре героини.

Ольга Ивановна и круг, с её точки зрения, неординарных людей представлен в сфере праздничных ужинов, дачных увеселений, путешествий, приятных поездок к портнихе, на выставки, а между ними писанием этюдов. Чехов показывает достаточно убедительно, что окружающие его героиню знаменитости и прежде всего она сама - дилетанты. Вот, например, как Рябовский оценивает её “успехи по живописи”: “Когда она показывала ему свою живопись, он засовывал руки глубоко в карманы, крепко сжимал губы, сопел и говорил: «Так-с... Это облако у вас кричит: оно освещено не по-вечернему. Передний план как-то сжёван и что-то, понимаете ли, не то... А избушка у вас подавилась чем-то и жалобно пищит... Надо бы этот угол потемнее взять. А в общем-то недурственно... Хвалю».

И чем непонятнее он говорил, тем легче Ольга Ивановна его понимала”. Непонятность языка, на котором говорят герои, здесь, очевидно, является выражением невнятности искусства, которым оба занимаются.

В сущности, чеховская героиня, как и её окружение, далеки от всего настоящего: от настоящего искусства, настоящей любви. Отправившись с Рябовским и художниками в творческое путешествие по Волге, она очень быстро заскучала, “ей хотелось поскорее уйти от этих мужиков, от запаха речной сырости и сбросить с себя это чувство физической нечистоты, которое она испытывала всё время, живя в крестьянских избах и кочуя из села в село”. Очень скоро “тоска по цивилизации, по городскому шуму, известным людям” берёт верх, и Ольга Ивановна бежит в город, демонстрируя откровенное равнодушие и к натуре, и к живописи, и к любовнику, к тому же охладевшему к ней.

О братим внимание на мастерство Чехова, заключающееся в умении просто и коротко, используя приём повтора, сказать самое существенное о своих персонажах. Так, одними и теми же словами героиня говорит о Дымове, представляя его своим гостям (“...в нём есть что-то сильное, могучее, медвежье...”), и о молодом телеграфисте со станции, некоем Чикильдееве. О чём это свидетельствует? О неумении верно оценивать людей и просто о равнодушии к ним. Никогда Ольга Ивановна и “необыкновенные люди” её круга не станут отягощать себя соображениями в правомерности своих поступков. Приехавший на дачу, голодный, утомлённый работой в городе и дорогой Дымов, со свёртком, “в котором были завёрнуты икра, сыр и белорыбица”, с весёлой беззаботностью будет тут же отправлен назад, чтобы успеть привезти к свадьбе случайного телеграфиста розовое платье, перчатки и цветы для жены. И Дымов, “кротко улыбаясь, пошёл на станцию. А сыр и белорыбиц съели два брюнета и толстый актёр”.

Пройдёт ещё год, и в жизни “попрыгуньи” всё повторится по раз и навсегда заведённому кругу: “Порядок жизни был такой же, как и в прошлом году. По средам бывали вечеринки. Артист читал, художники рисовали, виолончелист играл, певец пел, и неизменно в половине одиннадцатого открывалась дверь, ведущая в столовую, и Дымов, улыбаясь, говорил: «Пожалуйте, господа, закусить»”. Приём повторяющейся ситуации ещё раз подчеркнёт заурядность и обыкновенность происходящего в судьбах этих “необыкновенных людей”.

И тогда на первый план выдвинется персонаж, который оставался в тени, - муж Ольги Ивановны, Осип Степанович Дымов. Незаметно для окружающих и самой героини совершается подвижническая деятельность этого чеховского персонажа, основу которой составляет труд. Так входит в рассказ тема, заявленная Чеховым в другом варианте заглавия, - «Великий человек».

Со всей определённостью смысл этого названия раскрывается читателю в заключительной главе, когда вместе с героиней мы слышим слова доктора Коростелёва: “Кончается... - повторил он тонким голоском и опять всхлипнул. - Умирает, потому что пожертвовал собой... Какая потеря для науки! - сказал он с горечью. - Это, если всех нас сравнить с ним, был великий, необыкновенный человек! Какие дарования! Какие надежды он подавал нам всем! - продолжал Коростелёв, ломая руки. Господи, боже мой, это был такой учёный, какого теперь с огнём не найдёшь. Оська Дымов, Оська Дымов, что ты наделал! Ай-ай, боже мой!

Коростелёв в отчаянии закрыл обеими руками лицо и покачал головой.

А какая нравственная сила! - продолжал он, всё больше и больше озлобляясь на кого-то. - Добрая, чистая, любящая душа - не человек, а стекло! Служил науке и умер от науки. А работал, как вол, день и ночь, никто его не щадил, и молодой учёный, будущий профессор, должен был искать себе практику и по ночам заниматься переводами, чтобы платить вот за эти подлые тряпки!”

Спросим учащихся: почему и этот заголовок не удовлетворил писателя? Вероятно, своим откровенно назидательным и “учительским” смыслом. Ему важен был момент трагического и неожиданного прозрения героини. Утрата, недостижимость счастья, за которым, оказывается, не надо было гоняться, оно было рядом, - на этой щемящей ноте заканчивается рассказ, заставляя нас вместе с Ольгой Ивановной размышлять над истинной ценностью человека.

Впрочем, великий Лев Толстой в прозрение героини не верил. Врач Толстого, Д.Маковицкий, передаёт его отзыв: “Превосходно, превосходно! Есть юмор сначала, а потом серьёзность... И как чувствуется, что после его смерти она будет такая же”. Может быть, стоит обсудить с ребятами, согласны ли они с мнением великого Толстого, что Ольга Ивановна и после смерти Дымова останется прежней. В любом случае Чехов заставляет нас размышлять об истинной ценности человека, а это, согласитесь, немало.

С Дымовым связано чеховское представление об идеале человека-подвижника. Незадолго до создания рассказа, в 1888 году, он написал некролог, посвященный замечательному русскому путешественнику Пржевальскому, в котором с уместной для произведений данного жанра точностью сказал: “ ...подвижники нужны, как солнце, доставляя самый поэтический и жизнерадостный элемент общества, они возбуждают, утешают и облагораживают. Их личности - это живые документы, указывающие обществу, что кроме людей, ведущих споры об оптимизме и пессимизме, пишущих от скуки неважные повести, ненужные проекты и дешёвые диссертации, развратничающих во имя отрицания жизни, лгущих ради куска хлеба, что кроме мистиков, психопатов, иезуитов, философов, либералов и консерваторов, есть ещё люди иного порядка, люди подвига, веры и ясно осознанной цели”.

А теперь обратимся к рассказу А.П. Чехова «Ионыч» и поставим те же задачи.

Сопоставив фабулу и заглавие, посмотрим, как они соотносятся в судьбе главного персонажа - Дмитрия Ионовича Старцева.

В название произведения Чехов вводит отчество героя - Ионыч. Так принято в простонародной среде называть человека, подчёркивая уважительное отношение к возрасту и житейской мудрости. Прочитав же рассказ, мы улавливаем некоторую авторскую иронию. Она возникает из несоответствия, которое обнаруживает чеховский герой начала и конца произведения. Эволюция, которую совершает на наших глазах этот персонаж от Дмитрия Ионовича Старцева до Ионыча, становится знаком духовной деградации человека.

Современный исследователь В.Б. Катаев (В.Б. Катаев. Сложность простоты. Рассказы и пьесы Чехова. Изд. Московского университета, 1998. С. 16–17) считает, что один их главных мотивов рассказа - мотив превращения. “Оно происходит как постепенный переход от неживого, ещё неустоявшегося и не оформленного к заведённому, раз навсегда оформившемуся. Можно сказать, это превращение живого человека в механическую куклу (в XX веке Франц Кафка метафорически покажет подобное в рассказе «Превращение», где человек превращается в насекомое)”.

Зададимся вопросом, как показывает Чехов необратимость изменений, происходящих с героем. Напомним учащимся слова С.Венгерова, который пишет: “Чеховская сжатость органически связана с особенностями его способа изображения. Дело в том, что Чехов никогда не исчерпывает свой сюжет всецело и всесторонне. Будучи реалистом по стремлению давать неприкрашенную правду и имея всегда в запасе огромнейшее количество беллетристических подробностей, Чехов, однако, рисует всегда только контурами и схематично, то есть давая не всего человека, не все положения, а только существенные их очертания...

Чехов почти никогда не даёт целой биографии своих героев; он берёт их в определённый момент их жизни и отделяет двумя-тремя словами от прошлого их, концентрируя всё внимание на настоящем. Он рисует, таким образом, не столько портреты, сколько силуэты. Оттого-то его изображения так отчётливы; он всегда бьёт в точку, никогда не увлекаясь второстепенными подробностями”.

С этой точки зрения рассмотрим судьбу Д.И. Старцева. Писатель действительно выбирает из жизни своего персонажа наиболее существенные в его развитии моменты. Так, в первой главе мы видим молодого, полного жизненной энергии земского врача, поселившегося в Дялиже, в девяти вёрстах от губернского города С. В первый год своей работы он будет искать знакомства с семьёй Туркиных, “на которую указывали, как на самую образованную и талантливую” в городе. Возвращаясь после первого вечера, проведённого у них, “пройдя девять вёрст и потом ложась спать, он не чувствовал ни малейшей усталости, а напротив, ему казалось, что он с удовольствием прошёл бы ещё вёрст двадцать”.

Пройдёт чуть больше года (2 гл.), “и он никак не мог выбрать свободного часа”, но тем не менее, получив письмо от Туркиных, всё же придёт, хотя бы ради Екатерины Ивановны.

Ещё через четыре года “у Старцева была уже большая практика”. Он ездит уже не на паре, а на тройке с бубенчиками. “Он пополнел, раздобрел и неохотно ходил пешком, так как страдал одышкой”. Он бывает в разных домах, но ни с кем не сходится близко.

А ещё через несколько лет это уже “пухлый, красный” человек, у которого “в городе громадная практика, некогда вздохнуть, и есть уже имение и два дома в городе, и он облюбовывает себе ещё третий, повыгоднее, и когда ему в Обществе взаимного кредита говорят про какой-нибудь дом, назначенный к торгам, то он без церемоний идёт в этот дом и, проходя через все комнаты, не обращая внимание на неодетых женщин и детей, которые глядят на него с изумлением и страхом, тычет во все стороны палкой и говорит:

Это кабинет? Это спальня? А тут что?

И при этом тяжело дышит и вытирает со лба пот”.

Так входит в рассказ тема времени, которое вершит свой невидимый ход, превращая людей в “механические куклы”. В.Б. Катаев пишет: “Время откроет для него механическую заведённость того, что в первый раз показалось живым и естественным. Идёт время, проходит жизнь - а тут всё совершается по раз и навсегда введённой программе. Автор рассказа прибегает к приёму повторения. Туркины в первой главе показывают гостям “свои таланты весело, с сердечной простотой” - и в
5 главе Вера Иосифовна читает гостям свои романы, “по-прежнему охотно, с сердечной простотой”. Не меняет программы поведения (при всех заменах в репертуаре его шуток) Иван Петрович. Ещё более нелеп в повторении своей реплики выросший Пава. “И таланты, и сердечная простота совсем не худшие свойства, которые могут обнаружить люди. Но их запрограммированность, заведённость, бесконечная повторяемость в конце концов вызывают в наблюдателе тоску и раздражение”. Время превратит и Старцева, живого человека, в Ионыча.

П очему время приобретает такую разрушительную силу и власть над человеком? Почему оказывается невозможным для Дмитрия Ионовича Старцева противостоять его движению и сохранить в себе лучшее?

Вероятно, одна из причин заключается в том, что, как и в «Попрыгунье», быт, среда, в которую попадает Старцев, незаметно подчиняют себе человека. С самого начала Чехов показывает, что люди, среди которых оказывается герой, лишены способности ощущать “и божество, и вдохновенье, и жизнь, и слёзы, и любовь”. Вот Старцев вместе с гостями слушает, оказавшись у Туркиных, длинный роман, сочинённый хозяйкой дома. “Когда Вера Иосифовна закрыла свою тетрадь, то минут пять молчали и слушали «Лучинушку», которую пел хор, и эта песня передавала то, чего не было в романе и что бывает в жизни”. О разнице между живой, естественной жизнью и механической, ложной, ничего нового не открывающей, Чехов ещё раз напомнит в этом же эпизоде, введя ещё одну деталь: рядом с фразой из романа Веры Иосифовны “Мороз крепчал...” он вставит: “Окна были отворены настежь, слышно было, как на кухне стучали ножами, и доносился запах жареного лука...”

Даже любовь в этом мире не способна ничего изменить. Старцев в 1 главе ещё оказывается способен к настоящему чувству. Но Екатерина Ивановна, привлекающая его молодостью, изяществом и красотой (“С ней он мог говорить о литературе, об искусстве, о чём угодно, мог жаловаться на жизнь, на людей”), мечтает, как чеховская “попрыгунья”, об ином, выдуманном ею мире: “Я хочу быть артисткой, я хочу славы, успехов, свободы, а вы хотите, чтобы я продолжала эту пустую, бесполезную жизнь, которая стала для меня невыносимой”. Тем не менее она пригласит его на свидание, и романтически настроенный герой придёт на кладбище, где Котик, решив подшутить, назначит встречу. Здесь, на кладбище, может быть, в последний раз в жизни Старцев увидит “мир, где так хорош и мягок лунный свет, точно здесь его колыбель, где нет жизни, нет и нет, но в каждом тёмном тополе, в каждой могиле чувствуется присутствие тайны, обещающей жизнь тихую, прекрасную, вечную. От плит и увядших цветов, вместе с осенним запахом листьев, веет прощением, печалью, покоем”. Екатерина Ивановна на свидание не придёт. “И точно опустился занавес, луна ушла под облака, и всё вдруг потемнело кругом”. А вместе с луной навсегда уйдут из жизни чеховского героя поэзия любви, высоких чувств, способность ощущать красоту мира, уйдёт то, что мы называем тоской по идеалу. И место всего этого займут иные ценности. Общество сытых и самодовольных обывателей очень быстро навяжет ему свои стереотипы жизни и поведения: “Опыт научил его мало-помалу, что пока с обывателем играешь в карты или закусываешь с ним, то это мирный, благодушный и даже неглупый человек, но стоит только заговорить с ним о чём-нибудь несъедобном, например, о политике или науке, как он становится в тупик или заводит такую философию, тупую и злую, что остаётся только рукой махнуть и отойти... И Старцев избегал разговоров, а только закусывал и играл в винт...”

Через четыре года он скажет вернувшейся из странствий Екатерине Ивановне: “Вот вы спрашиваете, как я тут поживаю. Как мы поживаем тут? Да никак. Стареем, полнеем, опускаемся. День да ночь - сутки прочь, жизнь проходит тускло, без впечатлений, без мыслей... Днём нажива, а вечером клуб, общество картёжников, алкоголиков, хрипунов, которых я терпеть не могу. Что хорошего?”

Недюжинность Старцева проявляется в том, что он лучше других видит и замечает запрограммированность и алогизм такой жизни. Но противостоять ей уже не может и он. Время и быт, оказывается, чрезвычайно опасны для человека, если он не способен им противостоять.

Подведём итоги проделанной работы. Ответим сначала на вопросы: быт и бытие, как они взаимодействуют в рассказах Чехова, какое имеют значение в судьбах его персонажей?

Быт незаметно подчиняет себе и Ольгу Ивановну, и Старцева.

В «Ионыче» это находит своё выражение в том, как постепенно на первый план в жизни Дмитрия Ионовича Старцева выходит накопление капитала, за которым исчезает личность. Название «Ионыч» подчёркивает необратимость происходящих с героем перемен. Он лишается имени, из него выхолащивается всё живое и остаётся, как пишет В.Б. Катаев, “не человек, а языческий бог. ...Старцев деградировал. Не удержавшись даже на уровне Туркиных, он в своём превращении скатился ещё ниже, на уровень обывателя «тупого и злого», о презрении к которому говорил прежде. И это - итог его существования. «Вот и всё, что можно сказать про него»”.

Мир, в котором живёт Ольга Ивановна, чем-то сродни той среде, которую Чехов воплотил в обобщённой форме в образе семейства Туркиных, считавшегося самым талантливым в городе С., а на поверку оказавшегося самым заурядным и обычным, заставляющего даже Старцева думать о том, “что если самые талантливые люди во всём городе так бездарны, то каков же должен быть город”. Это мир кукольных страстей, где высокие чувства подменяются суррогатом, а настоящие ценности девальвируются. Этот мир не может породить подлинные шедевры искусства.

Пожалуй, разница в том, что героиню «Попрыгуньи» Чехов оставляет в момент прозрения. И открытый финал рассказа даёт читателю, пусть слабую, надежду на её духовное возрождение. В этом она близка Екатерине Ивановне, с которой процесс обретения истины происходит тоже. “Я такая же пианистка, как мама писательница”, - говорит она Старцеву, вернувшись в родной город.

Так постепенно Чехов подводит нас к очень важной и сегодня мысли о том, что остаться человеком чрезвычайно трудно. Для того чтобы противостоять быту, от него требуются огромные силы души.

Публикация статьи произведена при поддержке компании «Sky-Profi Studio», предлагающей широкий ассортимент натяжных потолков в Санкт-Петербурге . Компания изготавливает потолки по индивидуальному заказу и производит их монтаж. Натяжные потолки представлены как в экономных вариациях для разных помещений, так и с фотопечатью, двухуровневые, цветные, комбинированные и с подсветкой, что позволяет не только создать надежный и прочный потолок с идеальной поверхностью, но и дополнительно обыграть объем и дизайн помещения.

Поставим перед учениками и такой вопрос: в анализируемых рассказах двум персонажам писатель даёт одинаковую профессию врача. Чем близки эти герои - Осип Степанович Дымов и Дмитрий Ионович Старцев - при их безусловной непохожести?

Думается, вместе с ними в содержание произведений входит ещё одна тема - тема трагической судьбы человека в мире. В «Ионыче» она обретает переносный, метафорический смысл. А в “Попрыгунье” физическая смерть застаёт Дымова в расцвете сил и таланта. Пошлость, быт, оказывается, не так уж безопасны и безобидны. В одном случае они постепенно превращают вполне хорошего человека в тупого обывателя. В другом герой гибнет потому, что талант - это всегда ответственность перед другими людьми и за других. Ему в высшей степени присущи альтруизм, высокое чувство человеческого достоинства. И отсюда незащищённость перед миром, где бытие подменяется бытом.

В чём же выход? Как человек, если он хочет остаться человеком, может противостоять быту? Поразмышляем вместе с ребятами. Чехов не даёт прямого ответа на этот непростой, но важный для него вопрос. Он сам вышел из среды, подмявшей и сломавшей не одну судьбу, в том числе и судьбу его талантливых братьев, Александра и Николая. Вся прелесть Чехова для меня, например, в том, что он заставляет вместе с персонажами искать эти ответы. А ответы, как мне кажется, присутствуют в самом творчестве. Его герои, такие как Дымов, доктор Астров из «Дяди Вани», Нина Заречная из «Чайки», не изменяют своему призванию, преодолевая все превратности и трудности судьбы. “Я теперь знаю, понимаю, Костя, - скажет Нина Заречная, начиная свой нелёгкий путь к успеху, - что в нашем деле - всё равно, играем мы на сцене или пишем - главное не слава, не блеск, не то, о чём я мечтала, а уменье терпеть. Умей нести свой крест и веруй. Я верую, и мне не так больно, и когда я думаю о своём призвании, то не боюсь жизни”. Они, как три сестры из одноимённой пьесы, умеют отвращаться от пошлости и искать тот высокий смысл, который превращает будни в бытие, наполняя их высоким содержанием. “Мне кажется, - говорит Маша из пьесы «Три сестры», - что человек должен быть верующим или искать веры, иначе жизнь его пуста, пуста... Жить и не знать, для чего журавли летят, для чего дети родятся, для чего звёзды на небе... Или знать, для чего живёшь, или же всё пустяки, трын-трава”. А если уж говорить совсем общо, то здесь приходит на помощь Э.Кант с его афоризмом: самое главное, о чём должен помнить человек, - это звёздное небо над его головой и нравственный закон в нём.

На свадьбе у Ольги Ивановны были все ее друзья и добрые знакомые.

– Посмотрите на него: не правда ли, в нем что-то есть? – говорила она своим друзьям, кивая на мужа и как бы желая объяснить, почему это она вышла за простого, очень обыкновенного и ничем не замечательного человека.

Ее муж, Осип Степаныч Дымов, был врачом и имел чин титулярного советника. Служил он в двух больницах: в одной сверхштатным ординатором, а в другой – прозектором. Ежедневно от девяти часов утра до полудня он принимал больных и занимался у себя в палате, а после полудня ехал на конке в другую больницу, где вскрывал умерших больных. Частная практика его была ничтожна, рублей на пятьсот в год. Вот и все. Что еще можно про него сказать? А между тем Ольга Ивановна и ее друзья и добрые знакомые были не совсем обыкновенные люди. Каждый из них был чем-нибудь замечателен и немножко известен, имел уже имя и считался знаменитостью, или же хотя и не был еще знаменит, но зато подавал блестящие надежды. Артист из драматического театра, большой, давно признанный талант, изящный, умный и скромный человек и отличный чтец, учивший Ольгу Ивановну читать; певец из оперы, добродушный толстяк, со вздохом уверявший Ольгу Ивановну, что она губит себя: если бы она не ленилась и взяла себя в руки, то из нее вышла бы замечательная певица; затем несколько художников и во главе их жанрист, анималист и пейзажист Рябовский, очень красивый белокурый молодой человек, лет двадцати пяти, имевший успех на выставках и продавший свою последнюю картину за пятьсот рублей; он поправлял Ольге Ивановне ее этюды и говорил, что из нее, быть может, выйдет толк; затем виолончелист, у которого инструмент плакал и который откровенно сознавался, что из всех знакомых ему женщин умеет аккомпанировать одна только Ольга Ивановна; затем литератор, молодой, но уже известный, писавший повести, пьесы и рассказы. Еще кто? Ну, еще Василий Васильич, барин, помещик, дилетант-иллюстратор и виньетист, сильно чувствовавший старый русский стиль, былину и эпос; на бумаге, на фарфоре и на законченных тарелках он производил буквально чудеса. Среди этой артистической, свободной и избалованной судьбою компании, правда деликатной и скромной, но вспоминавшей о существовании каких-то докторов только во время болезни и для которой имя Дымов звучало так же безразлично, как Сидоров или Тарасов, – среди этой компании Дымов казался чужим, лишним и маленьким, хотя был высок ростом и широк в плечах. Казалось, что на нем чужой фрак и что у него приказчицкая бородка. Впрочем, если бы он был писателем или художником, то сказали бы, что своей бородкой он напоминает Зола.

Артист говорил Ольге Ивановне, что со своими льняными волосами и в венчальном наряде она очень похожа на стройное вишневое деревцо, когда весною оно сплошь бывает покрыто нежными белыми цветами.

– Нет, вы послушайте! – говорила ему Ольга Ивановна, хватая его за руку. – Как это могло вдруг случиться? Вы слушайте, слушайте… Надо вам сказать, что отец служил вместе с Дымовым в одной больнице. Когда бедняжка отец заболел, то Дымов по целым дням и ночам дежурил около его постели. Столько самопожертвования! Слушайте, Рябовский… И вы, писатель, слушайте, это очень интересно. Подойдите поближе. Сколько самопожертвования, искреннего участия! Я тоже не спала ночи и сидела около отца, и вдруг – здравствуйте, победила добра молодца! Мой Дымов врезался по самые уши. Право, судьба бывает так причудлива. Ну, после смерти отца он иногда бывал у меня, встречался на улице и в один прекрасный вечер вдруг – бац! – сделал предложение… как снег на голову… Я всю ночь проплакала и сама влюбилась адски. И вот, как видите, стала супругой. Не правда ли, в нем есть что-то сильное, могучее, медвежье? Теперь его лицо обращено к нам в три четверти, плохо освещено, но когда он обернется, вы посмотрите на его лоб. Рябовский, что вы скажете об этом лбе? Дымов, мы о тебе говорим! – крикнула она мужу. – Иди сюда. Протяни свою честную руку Рябовскому… Вот так. Будьте друзьями.

Дымов, добродушно и наивно улыбаясь, протянул Рябовскому руку и сказал:

– Очень рад. Со мной кончил курс тоже некто Рябовский. Это не родственник ваш?

Ольге Ивановне было двадцать два года, Дымову тридцать один. Зажили они после свадьбы превосходно. Ольга Ивановна в гостиной увешала все стены сплошь своими и чужими этюдами в рамах и без рам, а около рояля и мебели устроила красивую тесноту из китайских зонтов, мольбертов, разноцветных тряпочек, кинжалов, бюстиков, фотографий… В столовой она оклеила стены лубочными картинами, повесила лапти и серпы, поставила в углу косу и грабли, и получилась столовая в русском вкусе. В спальне она, чтобы похоже было на пещеру, задрапировала потолок и стены темным сукном, повесила над кроватями венецианский фонарь, а у дверей поставила фигуру с алебардой. И все находили, что у молодых супругов очень миленький уголок.

Ежедневно, вставши с постели часов в одиннадцать, Ольга Ивановна играла на рояли или же, если было солнце, писала что-нибудь масляными красками. Потом, в первом часу, она ехала к своей портнихе. Так как у нее и Дымова денег было очень немного, в обрез, то, чтобы часто появляться в новых платьях и поражать своими нарядами, ей и ее портнихе приходилось пускаться на хитрости. Очень часто из старого перекрашенного платья, из ничего не стоящих кусочков тюля, кружев, плюша и шелка выходили просто чудеса, нечто обворожительное, не платье, а мечта. От портнихи Ольга Ивановна обыкновенно ехала к какой-нибудь знакомой актрисе, чтобы узнать театральные новости и кстати похлопотать насчет билета к первому представлению новой пьесы или к бенефису. От актрисы нужно было ехать в мастерскую художника или на картинную выставку, потом к кому-нибудь из знаменитостей – приглашать к себе, или отдать визит, или просто поболтать. И везде ее встречали весело и дружелюбно и уверяли ее, что она хорошая, милая, редкая… Те, которых она называла знаменитыми и великими, принимали ее как свою, как ровню и пророчили ей в один голос, что при ее талантах, вкусе и уме, если она не разбросается, выйдет большой толк. Она пела, играла на рояли, писала красками, лепила, участвовала в любительских спектаклях, но все это не как-нибудь, а с талантом; делала ли она фонарики для иллюминации, рядилась ли, завязывала ли кому галстук – все у нее выходило необыкновенно художественно, грациозно и мило. Но ни в чем ее талантливость не сказывалась так ярко, как в ее уменье быстро знакомиться и коротко сходиться с знаменитыми людьми. Стоило кому-нибудь прославиться хоть немножко и заставить о себе говорить, как она уж знакомилась с ним, в тот же день дружилась и приглашала к себе. Всякое новое знакомство было для нее сущим праздником. Она боготворила знаменитых людей, гордилась ими и каждую ночь видела их во сне. Она жаждала их и никак не могла утолить своей жажды. Старые уходили и забывались, приходили на смену им новые, но и к этим она скоро привыкала или разочаровывалась в них и начинала жадно искать новых и новых великих людей, находила и опять искала. Для чего?

В пятом часу она обедала дома с мужем. Его простота, здравый смысл и добродушие приводили ее в умиление и восторг. Она то и дело вскакивала, порывисто обнимала его голову и осыпала ее поцелуями.

– Ты, Дымов, умный, благородный человек, – говорила она, – но у тебя есть один очень важный недостаток. Ты совсем не интересуешься искусством. Ты отрицаешь и музыку и живопись.

– Я не понимаю их, – говорил он кротко. – Я всю жизнь занимался естественными науками и медициной, и мне некогда было интересоваться искусствами.

– Но ведь это ужасно, Дымов!

– Почему же? Твои знакомые не знают естественных наук и медицины, однако же ты не ставишь им этого в упрек. У каждого свое. Я не понимаю пейзажей и опер, но думаю так: если одни умные люди посвящают им всю свою жизнь, а другие умные люди платят за них громадные деньги, то, значит, они нужны. Я не понимаю, но не понимать не значит отрицать.

– Дай я пожму твою честную руку!

После обеда Ольга Ивановна ехала к знакомым, потом в театр или на концерт и возвращалась домой после полуночи. Так каждый день.

По средам у нее бывали вечеринки. На этих вечеринках хозяйка и гости не играли в карты и не танцевали, а развлекали себя разными художествами. Актер из драматического театра читал, певец пел, художники рисовали в альбомы, которых у Ольги Ивановны было множество, виолончелист играл, и сама хозяйка тоже рисовала, лепила, пела и аккомпанировала. В промежутках между чтением, музыкой и пением говорили и спорили о литературе, театре и живописи. Дам не было, потому что Ольга Ивановна всех дам, кроме актрис и своей портнихи, считала скучными и пошлыми. Ни одна вечеринка не обходилась без того, чтобы хозяйка не вздрагивала при каждом звонке и не говорила с победным выражением лица: «Это он!», разумея под словом «он» какую-нибудь новую приглашенную знаменитость. Дымова в гостиной не было, и никто не вспоминал об его существовании. Но ровно в половине двенадцатого отворялась дверь, ведущая в столовую, показывался Дымов со своею добродушною кроткою улыбкой и говорил, потирая руки:

Все шли в столовую и всякий раз видели на столе одно и то же: блюдо с устрицами, кусок ветчины или телятины, сардины, сыр, икру, грибы, водку и два графина с вином.

– Милый мой метрдотель! – говорила Ольга Ивановна, всплескивая руками от восторга. – Ты просто очарователен! Господа, посмотрите на его лоб! Дымов, повернись в профиль. Господа, посмотрите: лицо бенгальского тигра, а выражение доброе и милое, как у оленя. У, милый!

Гости ели и, глядя на Дымова, думали: «В самом деле, славный малый», но скоро забывали о нем и продолжали говорить о театре, музыке и живописи.

Молодые супруги были счастливы, и жизнь их текла как по маслу. Впрочем, третья неделя их медового месяца была проведена не совсем счастливо, даже печально. Дымов заразился в больнице рожей, пролежал в постели шесть дней и должен был остричь догола свои красивые черные волосы. Ольга Ивановна сидела около него и горько плакала, но, когда ему полегчало, она надела на его стриженую голову беленький платок и стала писать с него бедуина. И обоим было весело. Дня через три после того, как он, выздоровевши, стал опять ходить в больницы, с ним произошло новое недоразумение.

– Мне не везет, мама! – сказал он однажды за обедом. – Сегодня у меня было четыре вскрытия, и я себе сразу два пальца порезал. И только дома я это заметил.

Ольга Ивановна испугалась. Он улыбнулся и сказал, что это пустяки и что ему часто приходится во время вскрытий делать себе порезы на руках.

– Я увлекаюсь, мама, и становлюсь рассеянным.

Ольга Ивановна с тревогой ожидала трупного заражения и по ночам молилась богу, но все обошлось благополучно. И опять потекла мирная счастливая жизнь без печалей и тревог. Настоящее было прекрасно, а на смену ему приближалась весна, уже улыбавшаяся издали и обещавшая тысячу радостей. Счастью не будет конца! В апреле, в мае и в июне дача далеко за городом, прогулки, этюды, рыбная ловля, соловьи, а потом, с июля до самой осени, поездка художников на Волгу, и в этой поездке, как непременный член сосьете , будет принимать участие и Ольга Ивановна. Она уже сшила себе два дорожных костюма из холстинки, купила на дорогу красок, кистей, холста и новую палитру. Почти каждый день к ней приходил Рябовский, чтобы посмотреть, какие она сделала успехи по живописи. Когда она показывала ему свою живопись, он засовывал руки глубоко в карманы, крепко сжимал губы, сопел и говорил:

– Так-с… Это облако у вас кричит: оно освещено не по-вечернему. Передний план как-то сжеван и что-то, понимаете ли, не то… А избушка у вас подавилась чем-то и жалобно пищит… надо бы угол этот потемнее взять. А в общем недурственно… Хвалю.

И чем он непонятнее говорил, тем легче Ольга Ивановна его понимала.

На второй день Троицы после обеда Дымов купил закусок и конфет и поехал к жене на дачу. Он не виделся с нею уже две недели и сильно соскучился. Сидя в вагоне и потом отыскивая в большой роще свою дачу, он все время чувствовал голод и утомление и мечтал о том, как он на свободе поужинает вместе с женой и потом завалится спать. И ему весело было смотреть на свой сверток, в котором были завернуты икра, сыр и белорыбица.

Когда он отыскал свою дачу и узнал ее, уже заходило солнце. Старуха горничная сказала, что барыни нет дома и что, должно быть, они скоро придут. На даче, очень неприглядной на вид, с низкими потолками, оклеенными писчею бумагой, и с неровными щелистыми полами, было только три комнаты. В одной стояла кровать, в другой на стульях и окнах валялись холсты, кисти, засаленная бумага и мужские пальто и шляпы, а в третьей Дымов застал трех каких-то незнакомых мужчин. Двое были брюнеты с бородками, и третий совсем бритый и толстый, по-видимому – актер. На столе кипел самовар.

– Что вам угодно? – спросил актер басом, нелюдимо оглядывая Дымова. – Вам Ольгу Ивановну нужно? Погодите, она сейчас придет.

Дымов сел и стал дожидаться. Один из брюнетов, сонно и вяло поглядывая на него, налил себе чаю и спросил:

– Может, чаю хотите?

Дымову хотелось и пить и есть, но, чтобы не портить себе аппетита, он отказался от чая. Скоро послышались шаги и знакомый смех; хлопнула дверь, и в комнату вбежала Ольга Ивановна в широкополой шляпе и с ящиком в руке, а вслед за нею с большим зонтом и со складным стулом вошел веселый, краснощекий Рябовский.

– Дымов! – вскрикнула Ольга Ивановна и вспыхнула от радости. – Дымов! – повторила она, кладя ему на грудь голову и обе руки. – Это ты! Отчего ты так долго не приезжал? Отчего? Отчего?

– Когда же мне, мама? Я всегда занят, а когда бываю свободен, то все случается так, что расписание поездов не подходит.

– Но как я рада тебя видеть! Ты мне всю, всю ночь снился, и я боялась, как бы ты не заболел. Ах, если б ты знал, как ты мил, как ты кстати приехал! Ты будешь моим, спасителем. Ты один только можешь спасти меня! Завтра будет здесь преоригинальная свадьба, – продолжала она, смеясь и завязывая мужу галстук. – Женится молодой телеграфист на станции, некто Чикельдеев. Красивый молодой человек, ну, неглупый, и есть в лице, знаешь, что-то сильное, медвежье… Можно с него молодого варяга писать. Мы, все дачники, принимаем в нем участие и дали ему честное слово быть у него на свадьбе… Человек небогатый, одинокий, робкий, и, конечно, было бы грешно отказать ему в участии. Представь, после обедни венчанье, потом из церкви все пешком до квартиры невесты… понимаешь, роща, пение птиц, солнечные пятна на траве, и все мы разноцветными пятнами на ярко-зеленом фоне – преоригинально, во вкусе французских экспрессионистов. Но, Дымов, в чем я пойду в церковь? – сказала Ольга Ивановна и сделала плачущее лицо. – У меня здесь ничего нет, буквально ничего! Ни платья, ни цветов, ни перчаток… Ты должен меня спасти. Если приехал, то, значит, сама судьба велит тебе спасать меня. Возьми, мой дорогой, ключи, поезжай домой и возьми там в гардеробе мое розовое платье. Ты его помнишь, оно висит первое… Потом в кладовой с правой стороны на полу ты увидишь две картонки. Как откроешь верхнюю, так там все тюль, тюль, тюль и разные лоскутки, а под ними цветы. Цветы все вынь осторожно, постарайся, дуся, не помять их, потом я выберу… И перчатки купи.

– Хорошо, – сказал Дымов. – Я завтра поеду и пришлю.

– Когда же завтра? – спросила Ольга Ивановна и посмотрела на него с удивлением. – Когда же ты успеешь завтра? Завтра отходит первый поезд в девять часов, а венчание в одиннадцать. Нет, голубчик, надо сегодня, обязательно сегодня! Если завтра тебе нельзя будет приехать, то пришли с рассыльным. Ну, иди же… Сейчас должен прийти пассажирский поезд. Не опоздай, дуся.

– Хорошо.

– Ах, как мне жаль тебя отпускать, – сказала Ольга Ивановна, и слезы навернулись у нее на глазах. – И зачем я, дура, дала слово телеграфисту?

Дымов быстро выпил стакан чаю, взял баранку и, кротко улыбаясь, пошел на станцию. А икру, сыр и белорыбицу съели два брюнета и толстый актер.

В тихую лунную июльскую ночь Ольга Ивановна стояла на палубе волжского парохода и смотрела то на воду, то на красивые берега. Рядом с нею стоял Рябовский и говорил ей, что черные тени на воде – не тени, а сон, что в виду этой колдовской воды с фантастическим блеском, в виду бездонного неба и грустных, задумчивых берегов, говорящих о суете нашей жизни и о существовании чего-то высшего, вечного, блаженного, хорошо бы забыться, умереть, стать воспоминанием. Прошедшее пошло и неинтересно, будущее ничтожно, а эта чудная, единственная в жизни ночь скоро кончится, сольется с вечностью – зачем же жить?

А Ольга Ивановна прислушивалась то к голосу Рябовского, то к тишине ночи и думала о том, что она бессмертна и никогда не умрет. Бирюзовый цвет воды, какого она раньше никогда не видала, небо, берега, черные тени и безотчетная радость, наполнявшая ее душу, говорили ей, что из нее выйдет великая художница и что где-то там за далью, за лунной ночью, в бесконечном пространстве ожидают ее успех, слава, любовь народа… Когда она не мигая долго смотрела вдаль, ей чудились толпы людей, огни, торжественные звуки музыки, крики восторга, сама она в белом платье и цветы, которые сыпались на нее со всех сторон. Думала она также о том, что рядом с нею, облокотившись о борт, стоит настоящий великий человек, гений, божий избранник… Все, что он создал до сих пор, прекрасно, ново и необыкновенно, а то, что создаст он со временем, когда с возмужалостью окрепнет его редкий талант, будет поразительно, неизмеримо высоко, и это видно по его лицу, по манере выражаться и по его отношению к природе. О тенях, вечерних тонах, о лунном блеске он говорит как-то особенно, своим языком, так что невольно чувствуется обаяние его власти над природой. Сам он очень красив, оригинален, и жизнь его, независимая, свободная, чуждая всего житейского, похожа на жизнь птицы.

– Становится свежо, – сказала Ольга Ивановна и вздрогнула.

Рябовский окутал ее в свой плащ и сказал печально:

– Я чувствую себя в вашей власти. Я раб. Зачем вы сегодня так обворожительны?

Он все время глядел на нее не отрываясь, и глаза его были страшны, и она боялась взглянуть на него.

– Я безумно люблю вас… – шептал он, дыша ей на щеку. – Скажите мне одно слово, и я не буду жить, брошу искусство… – бормотал он в сильном волнении. – Любите меня, любите…

– Не говорите так, – сказала Ольга Ивановна, закрывая глаза. – Это страшно. А Дымов?

– Что Дымов? Почему Дымов? Какое мне дело до Дымова? Волга, луна, красота, моя любовь, мой восторг, а никакого нет Дымова… Ах, я ничего не знаю… Не нужно мне прошлого, мне дайте одно мгновение… один миг!

У Ольги Ивановны забилось сердце. Она хотела думать о муже, но все ее прошлое со свадьбой, с Дымовым и с вечеринками казалось ей маленьким, ничтожным, тусклым, ненужным и далеким-далеким… В самом деле: что Дымов? почему Дымов? какое ей дело до Дымова? да существует ли он в природе, и не сон ли он только?

«Для него, простого и обыкновенного человека, достаточно и того счастья, которое он уже получил, – думала она, закрывая лицо руками. – Пусть осуждают там, проклинают, а я вот назло всем возьму и погибну, возьму вот и погибну… Надо испытать все в жизни. Боже, как жутко и как хорошо!»

– Ну что? Что? – бормотал художник, обнимая ее и жадно целуя руки, которыми она слабо пыталась отстранить его от себя. – Ты меня любишь? Да? Да? О, какая ночь! Чудная ночь!

– Да, какая ночь! – прошептала она, глядя ему в глаза, блестящие от слез, потом быстро оглянулась, обняла его и крепко поцеловала в губы.

– К Кинешме подходим! – сказал кто-то на другой стороне палубы.

Послышались тяжелые шаги. Это проходил мимо человек из буфета.

– Послушайте, – сказала ему Ольга Ивановна, смеясь и плача от счастья, – принесите нам вина.

Художник, бледный от волнения, сел на скамью, посмотрел на Ольгу Ивановну обожающими, благодарными глазами, потом закрыл глаза и сказал, томно улыбаясь:

– Я устал.

И прислонился головою к борту.

Второго сентября день был теплый и тихий, но пасмурный. Рано утром на Волге бродил легкий туман, а после девяти часов стал накрапывать дождь. И не было никакой надежды, что небо прояснится. За чаем Рябовский говорил Ольге Ивановне, что живопись – самое неблагодарное и самое скучное искусство, что он не художник, что одни только дураки думают, что у него есть талант, и вдруг, ни с того ни с сего, схватил нож и поцарапал им свой самый лучший этюд. После чая он, мрачный, сидел у окна и смотрел на Волгу. А Волга уже была без блеска, тусклая, матовая, холодная на вид. Все, все напоминало о приближении тоскливой хмурой осени. И казалось, что роскошные зеленые ковры на берегах, алмазные отражения лучей, прозрачную синюю даль и все щегольское и парадное природа сняла теперь с Волги и уложила в сундуки до будущей весны, и вороны летали около Волги и дразнили ее: «Голая! Голая!» Рябовский слушал их карканье и думал о том, что он уже выдохся и потерял талант, что все на этом свете условно, относительно и глупо и что не следовало бы связывать себя с этой женщиной… Одним словом, он был не в духе и хандрил.

Ольга Ивановна сидела за перегородкой на кровати и, перебирая пальцами свои прекрасные льняные волосы, воображала себя то в гостиной, то в спальне, то в кабинете мужа; воображение уносило ее в театр, к портнихе и к знаменитым друзьям. Что-то они поделывают теперь? Вспоминают ли о ней? Сезон уже начался, и пора бы подумать о вечеринках. А Дымов? Милый Дымов! Как кротко и детски-жалобно он просит ее в своих письмах поскорее ехать домой! Каждый месяц он высылал ей по семьдесят пять рублей, а когда она написала ему, что задолжала художникам сто рублей, то он прислал ей и эти сто. Какой добрый, великодушный человек! Путешествие утомило Ольгу Ивановну, она скучала, и ей хотелось поскорее уйти от этих мужиков, от запаха речной сырости и сбросить с себя это чувство физической нечистоты, которое она испытывала все время, живя в крестьянских избах и кочуя из села в село. Если бы Рябовский не дал честного слова художникам, что он проживет с ними здесь до двадцатого сентября, то можно было бы уехать сегодня же. И как бы это было хорошо!

– Боже мой, – простонал Рябовский, – когда же наконец будет солнце? Не могу же я солнечный пейзаж продолжать без солнца!..

– А у тебя есть этюд при облачном небе, – сказала Ольга Ивановна, выходя из-за перегородки. – Помнишь, на правом плане лес, а на левом – стадо коров и гуси. Теперь ты мог бы его кончить.

– Э! – поморщился художник. – Кончить! Неужели вы думаете, что сам я так глуп, что не знаю, что мне нужно делать!

– Как ты ко мне переменился! – вздохнула Ольга Ивановна.

– Ну, и прекрасно.

У Ольги Ивановны задрожало лицо, она отошла к печке и заплакала.

– Да, недоставало только слез. Перестаньте! У меня тысячи причин плакать, однако же я не плачу.

– Тысячи причин! – всхлипнула Ольга Ивановна. – Самая главная причина, что вы уже тяготитесь мной. Да! – сказала она и зарыдала. – Если говорить правду, то вы стыдитесь нашей любви. Вы все стараетесь, чтобы художники не заметили, хотя этого скрыть нельзя и им все давно уже известно.

– Ольга, я об одном прошу вас, – сказал художник умоляюще и приложив руку к сердцу, – об одном: не мучьте меня! Больше мне от вас ничего не нужно!

– Но поклянитесь, что вы меня все еще любите!

– Это мучительно! – процедил сквозь зубы художник и вскочил. – Кончится тем, что я брошусь в Волгу или сойду с ума! Оставьте меня!

– Ну, убейте, убейте меня! – крикнула Ольга Ивановна. – Убейте!

Она опять зарыдала и пошла за перегородку. На соломенной крыше избы зашуршал дождь. Рябовский схватил себя за голову и прошелся из угла в угол, потом с решительным лицом, как будто желая что-то кому-то доказать, надел фуражку, перекинул через плечо ружье и вышел из избы.

По уходе его Ольга Ивановна долго лежала на кровати и плакала. Сначала она думала о том, что хорошо бы отравиться, чтобы вернувшийся Рябовский застал ее мертвою, потом же она унеслась мыслями в гостиную, в кабинет мужа и вообразила, как она сидит неподвижно рядом с Дымовым и наслаждается физическим покоем и чистотой и как вечером сидит в театре и слушает Мазини. И тоска по цивилизации, по городскому шуму и известным людям защемила ее сердце. В избу вошла баба и стала не спеша топить печь, чтобы готовить обед. Запахло гарью, и воздух посинел от дыма. Приходили художники в высоких грязных сапогах и с мокрыми от дождя лицами, рассматривали этюды и говорили себе в утешение, что Волга даже и в дурную погоду имеет свою прелесть. А дешевые часы на стенке: тик-тик-тик… Озябшие мухи столпились в переднем углу около образов и жужжат, и слышно, как под лавками в толстых папках возятся прусаки…

Рябовский вернулся домой, когда заходило солнце. Он бросил на стол фуражку и, бледный, замученный, в грязных сапогах, опустился на лавку и закрыл глаза.

– Я устал… – сказал он и задвигал бровями, силясь поднять веки.

Чтобы приласкаться к нему и показать, что она не сердится, Ольга Ивановна подошла к нему, молча поцеловала и провела гребенкой по его белокурым волосам. Ей захотелось причесать его.

– Что такое? – спросил он, вздрогнув, точно к нему прикоснулись чем-то холодным, и открыл глаза. – Что такое? Оставьте меня в покое, прошу вас.

Он отстранил ее руками и отошел, и ей показалось, что лицо его выражало отвращение и досаду. В это время баба осторожно несла ему в обеих руках тарелку со щами, и Ольга Ивановна видела, как она обмочила во щах свои большие пальцы. И грязная баба с перетянутым животом, и щи, которые стал жадно есть Рябовский, и изба, и вся эта жизнь, которую вначале она так любила за простоту и художественный беспорядок, показались ей теперь ужасными. Она вдруг почувствовала себя оскорбленной и сказала холодно:

– Нам нужно расстаться на некоторое время, а то от скуки мы можем серьезно поссориться. Мне это надоело. Сегодня я уеду.

– На чем? На палочке верхом?

– Сегодня четверг, значит, в половине десятого придет пароход.

– А? Да, да… Ну что ж, поезжай… – сказал мягко Рябовский, утираясь вместо салфетки полотенцем. – Тебе здесь скучно и делать нечего, и надо быть большим эгоистом, чтобы удерживать тебя. Поезжай, а после двадцатого увидимся.

Ольга Ивановна укладывалась весело, и даже щеки у нее разгорелись от удовольствия. Неужели это правда, – спрашивала она себя, – что скоро она будет писать в гостиной, а спать в спальне и обедать со скатертью? У нее отлегло от сердца, и она уже не сердилась на художника.

– Краски и кисти я оставлю тебе, Рябуша, – говорила она. – Что останется, привезешь… Смотри же, без меня тут не ленись, не хандри, а работай. Ты у меня молодчина, Рябуша.

В девять часов Рябовский на прощанье поцеловал ее для того, как она думала, чтобы не целовать на пароходе при художниках, и проводил на пристань. Подошел скоро пароход и увез ее.

Приехала она домой через двое с половиной суток. Не снимая шляпы и ватерпруфа, тяжело дыша от волнения, она прошла в гостиную, а оттуда в столовую. Дымов без сюртука, в расстегнутой жилетке сидел за столом и точил нож о вилку; перед ним на тарелке лежал рябчик. Когда Ольга Ивановна входила в квартиру, она была убеждена, что необходимо скрыть все от мужа и что на это хватит у нее уменья и силы, но теперь, когда она увидела широкую, кроткую, счастливую улыбку и блестящие, радостные глаза, она почувствовала, что скрывать от этого человека так же подло, отвратительно и так же невозможно и не под силу ей, как оклеветать, украсть или убить, и она в одно мгновение решила рассказать ему все, что было. Давши ему поцеловать себя и обнять, она опустилась перед ним на колени и закрыла лицо.

– Что? Что, мама? – спросил он нежно. – Соскучилась?

Она подняла лицо, красное от стыда, и поглядела на него виновато и умоляюще, но страх и стыд помешали ей говорить правду.

– Ничего… – сказала она. – Это я так…

– Сядем, – сказал он, поднимая ее и усаживая за стол. – Вот так… Кушай рябчика. Ты проголодалась, бедняжка.

Она жадно вдыхала в себя родной воздух и ела рябчика, а он с умилением глядел на нее и радостно смеялся.

По-видимому, с середины зимы Дымов стал догадываться, что его обманывают. Он, как будто у него была совесть нечиста, не мог уже смотреть жене прямо в глаза, не улыбался радостно при встрече с нею и, чтобы меньше оставаться с нею наедине, часто приводил к себе обедать своего товарища Коростелева, маленького стриженого человечка с помятым лицом, который, когда разговаривал с Ольгой Ивановной, то от смущения расстегивал все пуговицы своего пиджака и опять их застегивал и потом начинал правой рукой щипать свой левый ус. За обедом оба доктора говорили о том, что при высоком стоянии диафрагмы иногда бывают перебои сердца, или что множественные невриты в последнее время наблюдаются очень часто, или что вчера Дымов, вскрывши труп с диагностикой «злокачественная анемия», нашел рак поджелудочной железы. И казалось, что оба они вели медицинский разговор только для того, чтобы дать Ольге Ивановне возможность молчать, то есть не лгать. После обеда Коростелев садился за рояль, а Дымов вздыхал и говорил ему:

– Эх, брат! Ну, да что! Сыграй-ка что-нибудь печальное.

Подняв плечи и широко расставив пальцы, Коростелев брал несколько аккордов и начинал петь тенором «Укажи мне такую обитель, где бы русский мужик не стонал», а Дымов еще раз вздыхал, подпирал голову кулаком и задумывался.

В последнее время Ольга Ивановна вела себя крайне неосторожно. Каждое утро она просыпалась в самом дурном настроении и с мыслью, что она Рябовского уже не любит и что, слава богу, все уже кончено. Но, напившись кофе, она соображала, что Рябовский отнял у нее мужа и что теперь она осталась без мужа и без Рябовского; потом она вспоминала разговоры своих знакомых о том, что Рябовский готовит к выставке нечто поразительное, смесь пейзажа с жанром, во вкусе Поленова, отчего все, кто бывает в его мастерской, приходят в восторг; но ведь это, думала она, он создал под ее влиянием, и вообще благодаря ее влиянию он сильно изменился к лучшему. Влияние ее так благотворно и существенно, что если она оставит его, то он, пожалуй, может погибнуть. И вспоминала она также, что в последний раз он приходил к ней в каком-то сером сюртучке с искрами и в новом галстуке и спрашивал томно: «Я красив?» И в самом деле, он, изящный, со своими длинными кудрями и с голубыми глазами, был очень красив (или, быть может, так показалось) и был ласков с ней.

Вспомнив про многое и сообразив, Ольга Ивановна одевалась и в сильном волнении ехала в мастерскую к Рябовскому. Она заставала его веселым и восхищенным своею в самом деле великолепною картиной; он прыгал, дурачился и на серьезные вопросы отвечал шутками. Ольга Ивановна ревновала Рябовского к картине и ненавидела ее, но из вежливости простаивала перед картиной молча минут пять и, вздохнув, как вздыхают перед святыней, говорила тихо:

– Да, ты никогда не писал еще ничего подобного. Знаешь, даже страшно.

Потом она начинала умолять его, чтобы он любил ее, не бросал, чтобы пожалел ее, бедную и несчастную. Она плакала, целовала ему руки, требовала, чтобы он клялся ей в любви, доказывала ему, что без ее хорошего влияния он собьется с пути и погибнет. И, испортив ему хорошее настроение духа и чувствуя себя униженной, она уезжала к портнихе или к знакомой актрисе похлопотать насчет билета.

Если она не заставала его в мастерской, то оставляла ему письмо, в котором клялась, что если он сегодня не придет к ней, то она непременно отравится. Он трусил, приходил к ней и оставался обедать. Не стесняясь присутствием мужа, он говорил ей дерзости, она отвечала ему тем же. Оба чувствовали, что они связывают друг друга, что они деспоты и враги, и злились, и от злости не замечали, что оба они неприличны и что даже стриженый Коростелев понимает все. После обеда Рябовский спешил проститься и уйти.

– Куда вы идете? – спрашивала его Ольга Ивановна в передней, глядя на него с ненавистью.

Он, морщась и щуря глаза, называл какую-нибудь даму, общую знакомую, и было видно, что это он смеется над ее ревностью и хочет досадить ей. Она шла к себе в спальню и ложилась в постель; от ревности, досады, чувства унижения и стыда она кусала подушку и начинала громко рыдать. Дымов оставлял Коростелева в гостиной, шел в спальню и, сконфуженный, растерянный, говорил тихо:

– Не плачь громко, мама… Зачем? Надо молчать об этом… Надо не подавать вида… Знаешь, что случилось, того уже не поправишь.

Не зная, как усмирить в себе тяжелую ревность, от которой даже в висках ломило, и думая, что еще можно поправить дело, она умывалась, пудрила заплаканное лицо и летела к знакомой даме. Не застав у нее Рябовского, она ехала к другой, потом к третьей… Сначала ей было стыдно так ездить, но потом она привыкла, и случалось, что в один вечер она объезжала всех знакомых женщин, чтобы отыскать Рябовского, и все понимали это.

Однажды она сказала Рябовскому про мужа:

Эта фраза ей так понравилась, что, встречаясь с художниками, которые знали об ее романе с Рябовским, она всякий раз говорила про мужа, делая энергический жест рукой:

– Этот человек гнетет меня своим великодушием!

Порядок жизни был такой же, как в прошлом году. По средам бывали вечеринки. Артист читал, художники рисовали, виолончелист играл, певец пел, и неизменно в половине двенадцатого открывалась дверь, ведущая в столовую, и Дымов, улыбаясь, говорил:

– Пожалуйте, господа, закусить.

По-прежнему Ольга Ивановна искала великих людей, находила и не удовлетворялась и опять искала. По-прежнему она каждый день возвращалась поздно ночью, но Дымов уже не спал, как в прошлом году, а сидел у себя в кабинете и что-то работал. Ложился он часа в три, а вставал в восемь.

Однажды вечером, когда она, собираясь в театр, стояла перед трюмо, в спальню вошел Дымов во фраке и в белом галстуке. Он кротко улыбался и, как прежде, радостно смотрел жене прямо в глаза. Лицо его сияло.

– Я сейчас диссертацию защищал, – сказал он, садясь и поглаживая колена.

– Защитил? – спросила Ольга Ивановна.

– Ого! – засмеялся он и вытянул шею, чтобы увидеть в зеркале лицо жены, которая продолжала стоять к нему спиной и поправлять прическу. – Ого! – повторил он. – Знаешь, очень возможно, что мне предложат приват-доцентуру по общей патологии. Этим пахнет.

Видно было по его блаженному, сияющему лицу, что если бы Ольга Ивановна разделила с ним его радость и торжество, то он простил бы ей все, и настоящее и будущее, и все бы забыл, но она не понимала, что значит приват-доцентура и общая патология, к тому же боялась опоздать в театр и ничего не сказала.

Он посидел две минуты, виновато улыбнулся и вышел.

Это был беспокойнейший день.

У Дымова сильно болела голова; он утром не пил чаю, не пошел в больницу и все время лежал у себя в кабинете на турецком диване. Ольга Ивановна, по обыкновению, в первом часу отправилась к Рябовскому, чтобы показать ему свой этюд nature morte и спросить его, почему он вчера не приходил. Этюд казался ей ничтожным, и написала она его только затем, чтобы иметь лишний предлог сходить к художнику.

Она вошла к нему без звонка, и, когда в передней снимала калоши, ей послышалось, как будто в мастерской что-то тихо пробежало, по-женски шурша платьем, и когда она поспешила заглянуть в мастерскую, то увидела только кусок коричневой юбки, который мелькнул на мгновение и исчез за большою картиной, занавешенной вместе с мольбертом до пола черным коленкором. Сомневаться нельзя было, это пряталась женщина. Как часто сама Ольга Ивановна находила себе убежище за этой картиной! Рябовский, по-видимому очень смущенный, как бы удивился ее приходу, протянул к ней обе руки и сказал, натянуто улыбаясь:

– А-а-а-а! Очень рад вас видеть. Что скажете хорошенького?

Глаза у Ольги Ивановны наполнились слезами. Ей было стыдно, горько, и она за миллион не согласилась бы говорить в присутствии посторонней женщины, соперницы, лгуньи, которая стояла теперь за картиной и, вероятно, злорадно хихикала.

– Я принесла вам этюд… – сказала она робко, тонким голоском, и губы ее задрожали, – nature morte.

– А-а-а… этюд?

Художник взял в руки этюд и, рассматривая его, как бы машинально прошел в другую комнату.

Ольга Ивановна покорно шла за ним.

– Nature morte… первый сорт, – бормотал он, подбирая рифму, – курорт… черт… порт…

Из мастерской послышались торопливые шаги и шуршанье платья. Значит, она ушла. Ольге Ивановне хотелось громко крикнуть, ударить художника по голове чем-нибудь тяжелым и уйти, но она ничего не видела сквозь слезы, была подавлена своим стыдом и чувствовала себя уже не Ольгой Ивановной и не художницей, а маленькою козявкой.

– Я устал… – томно проговорил художник, глядя на этюд и встряхивая головой, чтобы побороть дремоту. – Это мило, конечно, но и сегодня этюд, и в прошлом году этюд, и через месяц будет этюд… Как вам не наскучит? Я бы на вашем месте бросил живопись и занялся серьезно музыкой или чем-нибудь. Ведь вы не художница, а музыкантша. Однако, знаете, как я устал! Я сейчас скажу, чтоб дали чаю… А?

Он вышел из комнаты, и Ольга Ивановна слышала, как он что-то приказывал своему лакею. Чтоб не прощаться, не объясняться, а главное, не зарыдать, она, пока не вернулся Рябовский, поскорее побежала в переднюю, надела калоши и вышла на улицу. Тут она легко вздохнула и почувствовала себя навсегда свободной и от Рябовского, и от живописи, и от тяжелого стыда, который так давил ее в мастерской. Все кончено!

Она поехала к портнихе, потом к Барнаю, который только вчера приехал, от Барная – в нотный магазин, и все время она думала о том, как она напишет Рябовскому холодное, жесткое, полное собственного достоинства письмо и как весною или летом она поедет с Дымовым в Крым, освободится там окончательно от прошлого и начнет новую жизнь.

Вернувшись домой поздно вечером, она, не переодеваясь, села в гостиной сочинять письмо. Рябовский сказал ей, что она не художница, и она в отместку напишет ему теперь, что он каждый год пишет все одно и то же и каждый день говорит одно и то же, что он застыл и что из него не выйдет ничего, кроме того, что уже вышло. Ей хотелось написать также, что он многим обязан ее хорошему влиянию, а если он поступает дурно, то это только потому, что ее влияние парализуется разными двусмысленными особами, вроде той, которая сегодня пряталась за картину.

– Мама! – позвал из кабинета Дымов, не отворяя двери. – Мама!

– Что тебе?

– Мама, ты не входи ко мне, а только подойди к двери. Вот что… Третьего дня я заразился в больнице дифтеритом, и теперь… мне нехорошо. Пошли поскорее за Коростелевым.

Ольга Ивановна всегда звала мужа, как всех знакомых мужчин, не по имени, а по фамилии; его имя Осип не нравилось ей, потому что напоминало гоголевского Осипа и каламбур: «Осип охрип, а Архип осип». Теперь же она вскрикнула:

– Осип, это не может быть!

– Пошли! Мне нехорошо… – сказал за дверью Дымов, и слышно было, как он подошел к дивану и лег. – Пошли, – глухо послышался его голос.

«Что же это такое? – подумала Ольга Ивановна, холодея от ужаса. – Ведь это опасно!»

Без всякой надобности она взяла свечу и пошла к себе в спальню и тут, соображая, что ей нужно делать, нечаянно поглядела на себя в трюмо. С бледным, испуганным лицом, в жакете с высокими рукавами, с желтыми воланами на груди и с необыкновенным направлением полос на юбке она показалась себе страшной и гадкой. Ей вдруг стало до боли жаль Дымова, его безграничной любви к ней, его молодой жизни и даже этой его осиротелой постели, на которой он давно уже не спал, и вспоминалась ей его обычная, кроткая, покорная улыбка. Она горько заплакала и написала Коростелеву умоляющее письмо. Было два часа ночи.

Когда в восьмом часу утра Ольга Ивановна, с тяжелой от бессонницы головой, непричесанная, некрасивая и с виноватым выражением вышла из спальни, мимо нее прошел в переднюю какой-то господин с черною бородой, по-видимому доктор. Пахло лекарствами. Около двери в кабинет стоял Коростелев и правою рукою крутил юный ус.

– К нему, извините, я вас не пущу, – угрюмо сказал он Ольге Ивановне. – Заразиться можно. Да и не к чему вам, в сущности. Он все равно в бреду.

– У него настоящий дифтерит? – спросила шепотом Ольга Ивановна.

– Тех, кто на рожон лезет, по-настоящему под суд отдавать надо, – пробормотал Коростелев, не отвечая на вопрос Ольги Ивановны. – Знаете, отчего он заразился? Во вторник у мальчика высасывал через трубочку дифтеритные палочки. А к чему? Глупо… Так, сдуру…

– Опасно? Очень? – спросила Ольга Ивановна.

– Да, говорят, что форма тяжелая. Надо бы за Шреком послать, в сущности.

Приходил маленький, рыженький, с длинным носом и с еврейским акцентом, потом высокий, сутулый, лохматый, похожий на протодьякона; потом молодой, очень полный, с красным лицом и в очках. Это врачи приходили дежурить около своего товарища. Коростелев, отдежурив свое время, не уходил домой, а оставался и, как тень, бродил по всем комнатам. Горничная подавала дежурившим докторам чай и часто бегала в аптеку, и некому было убрать комнат. Было тихо и уныло.

Ольга Ивановна сидела у себя в спальне и думала о том, что это Бог ее наказывает за то, что она обманывала мужа. Молчаливое, безропотное, непонятное существо, обезличенное своею кротостью, бесхарактерное, слабое от излишней доброты, глухо страдало где-то там у себя на диване и не жаловалось. А если бы оно пожаловалось, хотя бы в бреду, то дежурные доктора узнали бы, что виноват тут не один только дифтерит. Спросили бы они Коростелева: он знает все и недаром на жену своего друга смотрит такими глазами, как будто она-то и есть самая главная, настоящая злодейка, а дифтерит только ее сообщник. Она уже не помнила ни лунного вечера на Волге, ни объяснений в любви, ни поэтической жизни в избе, а помнила только, что она из пустой прихоти, из баловства, вся, с руками и с ногами, вымазалась во что-то грязное, липкое, от чего никогда уж не отмоешься…

«Ах, как я страшно солгала! – думала она, вспоминая о беспокойной любви, какая у нее была с Рябовским. – Будь оно все проклято!..»

В четыре часа она обедала вместе с Коростелевым. Он ничего не ел, пил только красное вино и хмурился. Она тоже ничего не ела. То она мысленно молилась и давала обет Богу, что если Дымов выздоровеет, то она полюбит его опять и будет верною женой. То, забывшись на минуту, она смотрела на Коростелева и думала: «Неужели не скучно быть простым, ничем не замечательным, неизвестным человеком, да еще с таким помятым лицом и с дурными манерами?» То ей казалось, что ее сию минуту убьет Бог за то, что она, боясь заразиться, ни разу еще не была в кабинете у мужа. А в общем было тупое унылое чувство и уверенность, что жизнь уже испорчена и что ничем ее не исправишь…

После обеда наступили потемки. Когда Ольга Ивановна вышла в гостиную, Коростелев спал на кушетке, подложив под голову шелковую подушку, шитую золотом. «Кхи-пуа… – храпел он, – кхи-пуа».

И доктора, приходившие дежурить и уходившие, не замечали этого беспорядка. То, что чужой человек спал в гостиной и храпел, и этюды на стенах, и причудливая обстановка, и то, что хозяйка была непричесана и неряшливо одета, – все это не возбуждало теперь ни малейшего интереса. Один из докторов нечаянно чему-то засмеялся, и как-то странно и робко прозвучал этот смех, даже жутко сделалось.

Когда Ольга Ивановна в другой раз вышла в гостиную, Коростелев уже не спал, а сидел и курил.

– У него дифтерит носовой полости, – сказал он вполголоса. – Уже и сердце неважно работает. В сущности, плохи дела.

– А вы пошлите за Шреком, – сказала Ольга Ивановна.

– Был уже. Он-то и заметил, что дифтерит перешел в нос. Э, да что Шрек! В сущности, ничего Шрек. Он Шрек, я Коростелев – и больше ничего.

Время тянулось ужасно долго. Ольга Ивановна лежала одетая в не убранной с утра постели и дремала. Ей чудилось, что вся квартира от полу до потолка занята громадным куском железа и что стоит только вынести вон железо, как всем станет весело и легко. Очнувшись, она вспомнила, что это не железо, а болезнь Дымова.

«Nature morte, порт… – думала она, опять впадая в забытье, – спорт… курорт… А как Шрек? Шрек, грек, врек… крек… А где-то теперь мои друзья? Знают ли они, что у нас горе? Господи, спаси… избави. Шрек, грек…»

И опять железо… Время тянулось длинно, а часы в нижнем этаже били часто. И то и дело слышались звонки; приходили доктора… Вошла горничная с пустым стаканом на подносе и спросила:

– Барыня, постель прикажете постлать?

И, не получив ответа, вышла. Пробили внизу часы, приснился дождь на Волге, и опять кто-то вошел в спальню, кажется, посторонний. Ольга Ивановна вскочила и узнала Коростелева.

– Который час? – спросила она.

– Около трех.

– Ну что?

– Да что! Я пришел сказать: кончается…

Он всхлипнул, сел на кровать рядом с ней и вытер слезы рукавом. Она сразу не поняла, но вся похолодела и стала медленно креститься.

– Кончается… – повторил он тонким голоском и опять всхлипнул. – Умирает, потому что пожертвовал собой… Какая потеря для науки! – сказал он с горечью. – Это, если всех нас сравнить с ним, был великий, необыкновенный человек! Какие дарования! Какие надежды он подавал нам всем! – продолжал Коростелев, ломая руки. – Господи боже мой, это был бы такой ученый, какого теперь с огнем не найдешь. Оська Дымов, Оська Дымов, что ты наделал! Ай-ай, боже мой!

Коростелев в отчаянии закрыл обеими руками лицо и покачал головой.

– А какая нравственная сила! – продолжал он, все больше и больше озлобляясь на кого-то. – Добрая, чистая, любящая душа – не человек, а стекло! Служил науке и умер от науки. А работал, как вол, день и ночь, никто его не щадил, и молодой ученый, будущий профессор, должен был искать себе практику и по ночам заниматься переводами, чтобы платить вот за эти… подлые тряпки!

Коростелев поглядел с ненавистью на Ольгу Ивановну, ухватился за простыню обеими руками и сердито рванул, как будто она была виновата.

– И сам себя не щадил, и его не щадили. Э, да что, в сущности!

– Да, редкий человек! – сказал кто-то басом в гостиной.

Ольга Ивановна вспомнила всю свою жизнь с ним, от начала до конца, со всеми подробностями, и вдруг поняла, что это был в самом деле необыкновенный, редкий и, в сравнении с теми, кого она знала, великий человек. И, вспомнив, как к нему относились ее покойный отец и все товарищи-врачи, она поняла, что все они видели в нем будущую знаменитость. Стены, потолок, лампа и ковер на полу замигали ей насмешливо, как бы желая сказать: «Прозевала! прозевала!» Она с плачем бросилась из спальни, шмыгнула в гостиной мимо какого-то незнакомого человека и вбежала в кабинет к мужу. Он лежал неподвижно на турецком диване, покрытый до пояса одеялом. Лицо его страшно осунулось, похудело и имело серовато-желтый цвет, какого никогда не бывает у живых; и только по лбу, по черным бровям да по знакомой улыбке можно было узнать, что это Дымов. Ольга Ивановна быстро ощупала его грудь, лоб и руки. Грудь еще была тепла, но лоб и руки были неприятно холодны. И полуоткрытые глаза смотрели не на Ольгу Ивановну, а на одеяло.

– Дымов! – позвала она громко. – Дымов!

Она хотела объяснить ему, что то была ошибка, что не все еще потеряно, что жизнь еще может быть прекрасной и счастливой, что он редкий, необыкновенный, великий человек и что она будет всю жизнь благоговеть перед ним, молиться и испытывать священный страх…

– Дымов! – звала она его, трепля его за плечо и не веря тому, что он уже никогда не проснется. – Дымов, Дымов же!

А в гостиной Коростелев говорил горничной:

– Да что тут спрашивать? Вы ступайте в церковную сторожку и спросите, где живут богаделки. Они и обмоют тело и уберут – все сделают, что нужно.

1892 г.

Привет всем, кто читает данный пост! Сразу хочу извиниться за свое длительное отсутствие. Все это время я готовилась к конкурсу по пению, который проходил в НГЛУ им. Добролюбова , куда собираюсь поступать после 11 класса:)

Сегодня речь снова пойдет о творчестве А. П. Чехова . И темой моего выпуска является анализ рассказа "Попрыгунья". Я неслучайно вновь пишу о Чехове и его творчестве. Дело в том, что в настоящее время мы проходим этого замечательного писателя по школьной программе литературы. Очередным заданием стал анализ одного из произведений писателя. Мне и моей группе из 2 человек досталось произведение "Попрыгунья ", о котором я обмолвилась в начале поста. Но, прежде чем начать анализировать рассказ, я бы хотела привести план, которого мы будем придерживаться на протяжении выполнении работы:

1) История.

3) Краткое содержание.

4) Система образов.

5) Символика.

6) Проблематика.

9) Художественные особенности.

Во время работы в группе, выяснилось, что не все пункты мы сможем раскрыть. Поэтому мы решили немного сократить список, и в конечном итоге, план выглядит следующим образом:

1) История.

3) Краткое содержание.

4) Систематические образы.

5) Проблематика.

6) Основная идея.

7) Художественные особенности.

Вдобавок к письменному анализу мы выполнили презентацию. Поэтому в некоторых пунктах основные мысли будут отображены на слайдах.

1. История создания.

Рассказ «Попрыгунья» был написан в ноябре 1891 года. Первая публикация рассказа состоялась в журнале «Север» в 1892 году.
В августе 1891 года Чехов рассказал о замысле нового произведения поэту и переводчику Фёдору Червинскому; тот, в свою очередь, поделился информацией с Виктором Александровичем Тихоновым, только что возглавившим журнал «Север». В письме Чехову, датированном 12 сентября, Тихонов просил сообщить «хотя бы заглавие» будущего произведения, чтобы опубликовать анонс для читателей. В ответ писатель признался, что рассказ пока безымянный и прокомментировал следующим образом: «Назвать его теперь так же трудно, как определить цвет курицы, которая вылупится из яйца, которое еще не снесено».
Сохранившийся черновик рассказа свидетельствует о том, что поначалу он назывался «Великий человек». Рукопись была передана в «Север» в конце ноября. Однако через две недели Чехов отправил редактору письмо, в котором предложил назвать свой «маленький чувствительный роман для семейного чтения» «Попрыгуньей».

2. Тема.

Основная тема в том, что нельзя порхать по жизни мотыльком,
нельзя думать только о своих удовольствиях и надо быть внимательнее к людям, живущим рядом. Только когда теряешь преданного человека, понимаешь тщетность суеты.

3. Краткое содержание.

Главными героями рассказа являются Осип Степанович Дымов – местный врач, его жена – Ольга Ивановна и художник – пейзажист Рябовский.
· «…Осип Степанович Дымов, был врачом и имел чин титулярного советника. Служил он в двух больницах: в одной сверхштатным ординатором, а в другой – прозектором. <…> Частная практика его была ничтожна, рублей на пятьдесят в год».
· Ольга Ивановна: «Она пела, играла на рояле, писала красками, лепила, участвовала в любительских спектаклях, но все это не как – нибудь, а с талантом…».
· «…анималист и пейзажист Рябовский, очень красивый белокурый молодой человек, лет двадцати пяти, имевший успех на выставках и продавший свою картину за пятьсот рублей…».

Ольга Ивановна внешне напоминает Софью Петровну Кувшинникову, которая также занималась музыкой и живописью. Их сближает общность взглядов и настроений, манера поведения, горячее желание окружать себя «интересными людьми».
Дом Кувшинниковых считался открытым. Частыми гостями были живописцы Алексей Степанов, Николай Досекин, Фёдор Рерберг, артисты Большого и Малого театров, писатели, поэты. Хозяйка дома, как и героиня «Попрыгуньи», ездила с художниками на теплоходе по Волге и брала уроки рисования у Левитана.
По свидетельству современников, знавших Кувшинникову, Софья Петровна была «гораздо глубже своей героини». Её занятия музыкой и особенно живописью были не столь поверхностными, как у Ольги Ивановны; Софья Петровна участвовала в выставках, одна из её работ была приобретена Павлом Третьяковым. Однако Чехов, бывавший у Кувшинниковых, считал, что интерьер квартиры, наличие в ней «музейного чучела с алебардой, щитов и вееров на стенах» характеризуют хозяйку не самым лучшим образом.

Рябовский в первоначальной версии рассказа имел весьма заметное сходство с Левитаном. Однако в процессе редактирования Чехов внёс изменения в образ героя, стремясь как можно дальше отвести друг от друга Рябовского и его вероятного прототипа. Внешность и возраст персонажа также стали иными: в рассказе действует 25-летний голубоглазый мужчина, мало напоминающий 32-летнего брюнета Левитана.
Тем не менее некоторые черты, присущие художнику, замаскировать не удалось, — прежде всего это касается «томности», которую Чехов обозначил как штрих к портрету Рябовского в рассказе и наблюдал у Левитана — в жизни. Кроме того, автор сделал акценты на резких и быстрых сменах настроения, депрессиях и меланхолии, которые были свойственны и герою, и его прототипу.

Осип Дымов мало походил на Дмитрия Павловича Кувшинникова, рядового врача без блестящих перспектив в науке.
Поневоле оказавшись включённым в «романтический треугольник», Кувшинников вёл себя точно так же, как Дымов в «Попрыгунье»; догадываясь об отношениях жены и Левитана, он «молча переносил свои страдания».
После публикации рассказа Левитан хотел вызвать Чехова на дуэль и несколько лет не знался с ним; Кувшинникова отношения с Чеховым разорвала навсегда. Сам автор к происходившему отнесся довольно холодно, лишь отметив, что «главная улика» против него – «внешнее сходство».

5. Проблематика

В своем произведении Чехов откликается на нравственные и идейные искания современной ему интеллигенции. В центре его внимания — мера духовной ценности человека, независимо от его профессии и сословной принадлежности. Чехов поднимает вопросы о ценности человеческой жизни, о нравственной обязанности человека перед народом, о смысле человеческой жизни. В сюжетах из жизни интеллигенции Чехов высказал свои самые сокровенные мысли о современной ему действительности, о настоящем и будущем России, о нравственной позиции человека. Автор показывает, как погибают лучшие представители русской интеллигенции. Одним из таких людей является доктор Дымов. Он принадлежит к той части русской интеллигенции, которой Чехов восхищался. В образе доктора Дымова соединились и героизм труда, и нравственная человеческая сила, и благородная любовь к Родине. Его жена Ольга Ивановна посвятила свою жизнь поискам «великого человека». С ее образом связана тема пошлости, бессмысленности обывателей, а, по словам Горького, пошлость была врагом Чехова. Ольга Ивановна так и не увидела рядом с собой человека, которого она искала, не поняла силы и красоты Дымова. Его талант и замечательные душевные качества были замечены только после смерти. Ольга Ивановна так и не поняла, что ценность человеческой жизни в ней самой, а не в ложном величии.

6. Идея.

В рассказе присутствует один момент, к которому автор подводит с самого начала повествования. Именно в нем выражается идея произведения. Идея рассказа, как и тема, кроется в его названии. А ответ на вопрос о заглавии кроется в 8 главе: “Ольга Ивановна вспомнила всю свою жизнь с ним (Дымовым) от начала до конца, со всеми подробностями, и вдруг поняла, что это был, в самом деле, необыкновенный, редкий и, в сравнении с теми, кого она знала, великий человек. И, вспомнив, как к нему относились её покойный отец и все товарищи-врачи, она поняла, что все они видели в нём будущую знаменитость. Стены, потолок, лампа и ковёр на полу замигали ей насмешливо, как бы желая сказать: «Прозевала! прозевала!» ” Насмешливое “прозевала” в контексте чеховского рассказа по смыслу близко слову “пропрыгала”, а отсюда и однокоренное “попрыгунья”. Само толкование слова указывает на неумение сосредоточиться на чём-то одном, на неосновательность и легковесность героини.

7 . Художественные особенности.

В своем произведении А. П. Чехов использовал различные художественно – выразительные средства: сравнения, красноречивые эпитеты, риторические вопросы и восклицательные предложения, иносказательные выражения, простые рифмовки; встречается даже детская скороговорка.
Сравнения : «…жизнь его похожа на жизнь птицы» (о Рябовском), «…молчаливое существо…» (об умирающем Дымове), а Коростылев «…смотрел на жену своего друга, как будто она и есть настоящая злодейка».
Эпитеты : «колдовская вода», «бездонное небо», «задумчивые берега».
Риторические вопросы : «Я красив?», «Да что тут спрашивать?».
Восклицания : «Будь оно все проклято!», «Да, редкий человек!».
Иносказания : «Nature morte», «…непременный член сосьете (от фр. Societe - общество)…».
Рифмы : «Nature morte…первый сорт <…>, курорт…черт…порт…», «Шрек, грек, врек…крек».
Скороговорка : «Осип охрип, а Архип осип».

Также особый подтекст содержится и в самом названии произведения – «Попрыгунья». Само слово указывает на неумение сосредоточиться на чем – то одном, подчеркивает легкомыслие героини: «…при ее талантах, вкусе и уме, если она не разбросается, выйдет большой толк. Она пела, играла на рояле, писала красками, лепила, участвовала в любительских спектаклях…», «Она боготворила знаменитых людей, гордилась ими и каждую ночь видела их во сне. Она жаждала их и никак не могла утолить своей жажды. Старые уходили и забывались, приходили на смену им новые, но <…> (Ольга Ивановна) жадно искать новых и новых великих людей, находила и опять искала.», «…теперь она осталась без мужа и без Рябовского…».

Рассказ «Попрыгунья» был написан Чеховым в 1892 году. Главная героиня – Ольга Ивановна выходит замуж за Осипа Степановича Дымова. На самой свадьбе Ольга Ивановна ведет себя немножко странно: она как будто оправдывается за свой выбор мужа перед гостями. Дело в том, что она выходит замуж за (как ей кажется) человека серого, ничем не примечательного. Осип Степаныч был врачом и еще имел чин титулярного советника. Вел он спокойную, размеренную жизнь. Тогда как все друзья героини были не совсем обыкновенные люди: знаменитости и подающие большие надежды в творчестве. Ольга Ивановна постоянно вращалась в кругах творческих людей. Причем, одни знаменитости сменялись другими, стоило кому-нибудь прославиться хоть немножко, чтобы о нем только начали говорить, как Ольга Ивановна была тут как тут: сразу же находила повод познакомится, сразу же приглашала в гости. Сама Ольга Ивановна занималась всем по не многу: пела, аккомпанировала, читала стихи, писала этюды. Ее знаменитые знакомые отмечали творческие способности, говорили ей, что если бы она занялась чем-то серьезно, не ленилась, то из нее бы тоже был толк.

Осип Степанович всю жизнь занимался медициной и естественными науками, его не интересовало искусство. Муж ни в чем не перечил жене, по средам у не были вечеринки, на которых он прислуживал гостям жены. Гости, глядя на него, думали: «Славный малый!» , и тут же забывали о нем, так ка он для них был неинтересен. Но такой образ жизни устраивал обоих супругов и их семейная жизнь поначалу была счастливой.

В поездке на Волгу у Ольги Ивановны случился роман с молодым художником Рябовским. Но вскоре художник охладел к ней. Женщина же сама умоляла его о любви. Муж вскоре стал догадываться об измене жены, но при этом ни словом ее не упрекнул. Вскоре всем своим знакомым Ольга Ивановна говорила о Дымове: - Этот человек гнетет меня своим великодушием!

Однажды Осип Степанович сильно заболел. Возле больного круглосуточно дежурили, сменяя друг друга, доктора. Друг Дымова – Коростылев был при нем постоянно, только жена, боясь заразиться, не заходила к нему в комнату. Уже перед самой смертью Осипа Степановича, понимая, что друг умирает, Коростылев в отчаянии рассказывает, каким же на самом деле был Дымов, что он подавал большие надежды в науке, был одаренным ученым, прекрасным доктором и добрым, чистым человеком. И Ольга Ивановна вспомнила, как к нему относился ее покойный отец и все его товарищи – доктора, поняла, что все они видели в нем будущую знаменитость, а она – прозевала!

Казалось бы, горе, пережитое героиней, должно было убедить ее в том, как она была не права, когда делила людей на знаменитых и не знаменитых. Но на самом деле она оплакивала не потерю любящего и верного мужа, а будущую знаменитость, не замеченную ею. «Прозевала! Прозевала!» , - лучший показатель, что ее горе не подлинное, что она по-прежнему ценит в людях их внешнее положение и степень их знаменитости.

А. П. Чехов в своем произведении, помогая читателю лучше представить происходящее, использует следующие художественные методы : сравнения и красноречивые эпитеты. Например, о Рябовском - «жизнь его похожа на жизнь птицы» , а об умирающем Дымове – «молчаливое существо» , а Коростылев «смотрел на жену своего друга, как будто она и есть настоящая злодейка» . Особый подтекст спрятан и в самом названии «Попрыгунья». Само слово уже указывает на неумение сосредоточиться на чем-то одном и на легкомыслии героини. К тому же слово «Попрыгунья» каждому образованному человеку напоминает басню И. А. Крылова «Стрекоза и муравей», в которой прямо осуждается праздность и ветреность.

«Попрыгунья» - одно из произведений А. П. Чехова, в котором он продолжает исследовать женскую душу и непредсказуемый женский характер. Его героиня, Ольга Ивановна, эгоистичная, лживая, подлая. Но в тоже время она не корыстолюбивая, иногда бывают моменты, когда она переживает из-за своей измены. Она поверхностна, не умеет выделить важное от второстепенного, чем и вызывает жалость и по отношению к себе и по отношению к окружающим ее людям. Ведь она ценит людей не за их человеческие качества, а только за их достижения. Писатель не делает никаких прямых заключений и выводов в конце рассказа, он предоставляет возможность читателю задуматься о прочитанном и сделать выводы каждому для себя.

• Анализ рассказа А.П. Чехова «Ионыч»

Жанровая направленность произведения представляет собой короткую новеллу в стиле реализма, основной тематикой которой является изображение любви и измены, а также потери любимого человека.

Композиционная структура рассказа представляется в виде восьми глав, первые три из которых повествуют о счастливой семейной жизни главной героини, а следующие части рассказывают о крахе счастья и покоя персонажей. Сюжетные элементы произведения располагаются в правильной последовательности в сочетании с плавным переходом счастливых моментов к трагическим событиям при смене настроения повествования.

Основным мотивом рассказа является традиционное литературное изображение любовного треугольника, последствиями которого становится трагическое разрушение счастливого брака.

Главной героиней рассказа является Ольга Ивановна, представленная в образе непредсказуемой женщины, отличающейся эгоистичностью, лживостью, подлостью, поверхностным характером. Также в любовном треугольнике участвуют муж главной героини доктор Дымов, трепетно любящий свою жену, а также ее любовник, изображенный в образе художника Рябовского, лентяя и прощелыги.

Сюжетная линия рассказа повествует о счастливой семейной жизни Дымовых, которая прекращается с угасанием интереса Ольги Ивановны к собственному супругу, считающегося в ее глазах приземленным и скучным человеком. Женщина заводит роман с Рябовским, являющимся полной противоположностью Дымову. Однако их отношения быстро прерываются, а Дымов, заразившись дифтеритом, погибает. Главной героине не удается исправить ситуацию, и она остается в одиночестве.

Своеобразием рассказа является применение автором психологических деталей, передающих основной идейный смысл в виде демонстрации ослепленного эгоизмом человека, который лишается обыкновенного жизненного счастья из-за необдуманных поступков.

Средства художественной выразительности представляются в произведении в виде многочисленных сравнений и красноречивых эпитетов, а также в подтексте, заложенном в названии рассказа, выражающим неумение сосредоточения на одном объекте и человеческое легкомыслие.

рассказа заключается в изображении женской души и непредсказуемого женского характера, оценивающего человека не за его качества, а исключительно за достижения, не умеющего выделять важное во второстепенном.

Анализ произведения 2

В 1892 году Антон Павлович Чехов написал свой удивительный рассказ. Сюжет произведения выстроен таким образом, что в его начале ничего не предвещало трагического конца. Его главная героиня, Ольга Ивановна, стала женой молодого и способного врача Дымова. Она постоянно окружена местными знаменитостями. Все эти гениальные личности волочились за ней, добивались её внимания, пытались учить каждый своему искусству. Находиться среди постоянного веселья и шума для Ольги Ивановны было смыслом жизни.

Её муж, Осип Степанович, был прекрасным врачом, но для жены он был простым, ничем не примечательным человеком. Зато друзья героини подавали большие надежды. Притом, одна знаменитость уступала место другой и незамедлительно оказывалась в гостиной Дымова. Конечно, и сама Ольга Ивановна была не лишена способностей. Она неплохо пела и аккомпанировала себе на фортепиано, читала стихи и писала неплохие этюды. Её талантливые друзья постоянно твердили, что если бы у неё хватало терпения заниматься каким-либо делом, то она добилась больших успехов.

Дымов был её противоположностью. Он увлекался медициной и высоко ценил естественные науки. Мир искусства ему был неинтересен. Ему нравилась спокойная и размеренная жизнь, но с женой он никогда не спорил и спокойно обслуживал её гостей. Автор описал Дымова, как мягкого и интеллигентного человека, который искренне любил свою жену и высоко ценил свою профессию. У него хватало такта и воспитанности не выражать недовольства при появлении этой компании. Даже узнав об измене жены, Осип Степанович не смог объясниться с ней, ни одним словом не упрекнул её за такое поведение. Он даже утешал Ольгу Ивановну, которая плакала из-за измен художника Рябовского.

Когда Дымов тяжело заболел, возле него дежурили коллеги по работе. Зато Ольга Ивановна, чтобы не заразиться, боялась даже зайти в его комнату. Перед смертью друг Дымова – врач Коростелёв, высоко оценил его профессиональные и человеческие качества. От него Ольга Ивановна узнала, что её муж был не только добрым и честным человеком, но и талантливым учёным. Ведь не зря отец Ольги и его коллеги по работе прочили ему большое будущее. А она, его собственная жена, прозевала то, что Дымов достоин её талантливого окружения. Но Ольга Ивановна оплакивала не любимого человека, а погибшую знаменитость. И проявление горя у неё ненастоящее, потому что она по-прежнему делила людей по месту их положения.

Чехов был прекрасным прозаиком, поэтому в своём рассказе сумел доказать, что каждая личность ценится за свою индивидуальность. Авторская оценка ощущается не только в названии произведения, но и в его деталях, описаниях природы, обстановки, отдельных моментов в поведении героев. Примитивная лексика главной героини рассказа явно обнаруживает её недалёкость, а детали поведения – легкомыслие и невоспитанность. Раскрывая образ Ольги Ивановны, автор не делает прямых умозаключений в конце произведения, он предоставляет возможность каждому читателю поразмышлять о судьбах его героев и оценить их человеческие качества по достоинству.

Произведение относится к творческим сочинениям писателя, рассматривающим в качестве ключевой тематики человеческие взаимоотношения.

Любимые герои Толстого в романе Война и мир

Лев Толстой принадлежит к числу тех писателей, которые достаточно открыто выражают свои оценки героям собственных произведений. Не является здесь исключением и его знаменитый роман-эпопея «Война и мир».